В отличие от двух рассмотренных, этот принцип становится одним из основополагающих в биоэтике лишь в последние десятилетия, именно тогда, когда ставится под сомнение безусловная и исключительная компетентность врача в определении блага пациента.[ ...]
В соответствии с первым условием действие, когда оно носит чисто реактивный характер, которое мы осуществляем не задумываясь, хотя бы и понимали его смысл, не будет считаться автономным. Второе и третье условие, в отличие от первого, могут реализовываться в большей или меньшей степени.[ ...]
Если, скажем, врач предлагает пациенту какую-либо серьезную хирургическую операцию, то пациенту вовсе не обязательно иметь все те специальные знания, которыми располагает врач, для того чтобы сделать автономный выбор: ему достаточно понимать лишь существо дела, а отнюдь не все те детали, которые включает данная ситуация. Пациент, далее, может обратиться за советом к кому-то из своих близких, и их мнения, безусловно, будут влиять на его выбор. Но если он воспринимает эти мнения не как приказ, а только как дополнительную информацию для принятия решения, то его выбор будет автономным. В конечном счете он может согласиться (или не согласиться) с предложением, то есть принять (или не принять) замысел врача, но и в том случае, когда он соглашается, он, по сути, авторизует намерение врача, делает его своим собственным решением. Тем самым удовлетворяется первое условие автономного выбора.[ ...]
Рассматриваемый принцип не ограничивается признанием автономии. Он предполагает и нечто большее, а именно -уважение автономии пациента, в частности того, что выбор, делаемый пациентом, как бы он ни расходился с позицией врача, должен определять дальнейшие действия последнего.[ ...]
В связи с этим Кант высказывает такое соображение, легшее сегодня в основу практически всех международных и национальных этических кодексов, деклараций и иных документов, регулирующих моральную и юридическую сторону медицинских вмешательств в физическое и психическое существование человека: “Каждая личность - самоцель и ни в коем случае не должна рассматриваться как средство для осуществления каких бы то ни было задач, хотя бы это были задачи всеобщего блага” (курсив наш - Авт.). Это - чрезвычайно сильное требование, ведь речь идет о том, что благо отдельной личности не просто соразмерно, но даже более значимо, чем благо всего человечества. Оно может показаться чрезмерным, завышенным, но история дает массу примеров того, как принесение блага и интересов отдельного человека на алтарь всеобщего блага, пусть даже самого возвышенного, оборачивалось неисчислимыми бедами не только для отдельных людей, но и для общества в целом. С этой мыслью Канта перекликаются и знаменитые слова Ф.М.Достоевского из “Братьев Карамазовых” о том, что всеобщее счастье невозможно, если во имя его пролита хотя бы одна слезинка ребенка.[ ...]
Особенно существенно данное требование для практики биомедицинсих экспериментов на человеке, ибо ситуация такого эксперимента с неизбежностью несет в себе конфликтное начало - бремя риска ложится на испытуемого, тогда как предполагаемое благо становится достоянием всего человечества. Разумный выход, видимо, состоит отнюдь не в том, чтобы запретить эксперименты на человеке, хотя есть сторонники и такой точки зрения. Речь о том, что риск, которому подвергается испытуемый, должен соразмеряться с ожидающимся именно для него благом, а также о том, что участие в эксперименте должно быть его осознанным и свободным выбором.[ ...]
Таким образом, Милль ставит во главу угла невмешательство в автономные решения и действия другого, тогда как для Канта суть моральных требований прежде всего в том, что они предполагают уважение личности этого другого. Однако при всех фундаментальных различиях их взглядов оба мыслителя в данном случае обосновывают одно - принцип уважения автономии.[ ...]
Принцип автономии утверждает право личности на невмешательство в ее планы и поступки и, соответственно, обязанность других не ограничивать автономные действия. Из этого, конечно, не следует, что окружающие никогда не вправе препятствовать автономным действиям. Существенно здесь то, что в каждом случае ограничение автономии должно специально обосновываться другими принципами. В подобных случаях обнаруживается, что данный принцип не является абсолютным - он действует, как говорилось выше, лишь prima facie. Иначе говоря, дело не в том, что этот принцип ни при каких условиях не должен нарушаться - существенно, чтобы мы сами отдавали себе отчет в том, что нам приходится, мы вынуждены идти на нарушение. И если в той или иной конкретной ситуации требования принципа автономии вступают в противоречие с требованиями какого-либо другого принципа, например, принципа “не навреди”, то возникает необходимость нарушить один из них.[ ...]
Вообще говоря, в отношениях между людьми действует правило “не лги”, однако нет обязательства сообщать имеющуюся у меня информацию другому. Но отношения между врачом (экспериментатором) и пациентом (испытуемым) несимметричны в том смысле, что первый обладает знаниями, которых нет у второго. Поэтому первый должен не только собщить второму необходимую информацию, но и обеспечить ее понимание и добровольность решения пациента.[ ...]
Более того, врач вступает в особые - доверительные - отношения со своим пациентом. Как рассуждает в связи с этим американский специалист по биоэтике А. Холдер, “всякий, кто, подобно врачу, адвокату или священнику, вступает с другим в доверительные и откровенные отношения, обязан раскрыть все относящиеся к делу факты. Если некто желает купить у фермера поросенка, фермер не обязан сообщать ему о каких-либо изъянах у поросенка. Если фермера специально спросят, то его нечестный ответ будет обманом, однако он не обязан добровольно сообщать информацию, которая может нанести ущерб сделке... Поскольку сущность отношений с профессионалом (т.е. врачом, адвокатом, священником - Авт.) состоит в том, что профессионал знает о своем предмете больше, чем тот, кто ищет от него помощи.., всегда существует его положительная обязанность сообщать информацию”.[ ...]
Вернуться к оглавлению